Сэм Ауэрбах

— Один знакомый писатель мне как-то сказал, что каждые пять лет он оглядывается назад и понимает, каким засранцем он был пять лет назад. Представляешь, каждые пять лет как по будильнику: Бам! «Ну и засранцем же я был пять лет назад!» Я к тому, что то, что мы делаем и говорим сейчас, через пять лет покажется нам такой чепухой.
— Типа этот разговор.
— А это вообще... Нам будет стыдно за этот разговор уже через четыре года!

— Один знакомый писатель мне как-то сказал, что каждые пять лет он оглядывается назад и понимает, каким засранцем он был пять лет назад. Представляешь, каждые пять лет как по будильнику: Бам! «Ну и засранцем же я был пять лет назад!» Я к тому, что то, что мы делаем и говорим сейчас, через пять лет покажется нам такой чепухой.
— Типа этот разговор.
— А это вообще... Нам будет стыдно за этот разговор уже через четыре года!

— Один знакомый писатель мне как-то сказал, что каждые пять лет он оглядывается назад и понимает, каким засранцем он был пять лет назад. Представляешь, каждые пять лет как по будильнику: Бам! «Ну и засранцем же я был пять лет назад!» Я к тому, что то, что мы делаем и говорим сейчас, через пять лет покажется нам такой чепухой.
— Типа этот разговор.
— А это вообще... Нам будет стыдно за этот разговор уже через четыре года!

— Один знакомый писатель мне как-то сказал, что каждые пять лет он оглядывается назад и понимает, каким засранцем он был пять лет назад. Представляешь, каждые пять лет как по будильнику: Бам! «Ну и засранцем же я был пять лет назад!» Я к тому, что то, что мы делаем и говорим сейчас, через пять лет покажется нам такой чепухой.
— Типа этот разговор.
— А это вообще... Нам будет стыдно за этот разговор уже через четыре года!